Но я так не умею. Вернее так: я умею, когда мне некогда писать, и я, как тот слоупок, высказываюсь последней. Могу даже через месяц, у меня не заржавеет.
Но даже когда мне некогда, я там какими-то делами занимаюсь, работой, ищу ин-фу, пытаюсь кошачьей вежливой лапой выудить ее от тех, кто в теме, но почему-то молчат… А где-то под дубовой корой черепа свербит и выгрызает полезные ресурсы короед невысказанности, который никакого отношения к работе не имеет.
И потом, когда наступает вот эта самая свободная минутка – уже все, перегорело. Уже остались одни бесплодные земли. Уже приснилось, уже обдумалось, уже пришло понимание – а зачем, собственно? Что изменится?
Это как крик, который ты долго сдерживаешь, который клокочет и бушует где-то в горле, под лопатками, в затылке, выжигая напалмом нервные клетки. Их и так-то осталось – с гулькин хрен.
А потом просто остается послевкусие, упадок сил, ложное ощущение заклинивших голосовых связок.
Это я про иркутские наводнения.
( Read more... )